– Не знаю, что ты хочешь сказать.
– Знаешь. Начинается на «ир».
– Ирак? Ирвинг? Иррадиация?
– Да нет. Иррационально, вот какое слово. Все это совершенно иррационально. Разговоры про работу для Сельскохозяйственного совета, конечно, отбрасываем, это чистая лапша на уши. Сказки для маленьких. Таким роскошеством на жалованье от Сельскохозяйственного совета не обзаведешься. – Рори замолчал и погрузился в задумчивость. – Слушай, а что, если Билл решил пойти в джентльмены-грабители?
– Не говори глупостей.
– А что, некоторые идут. Рэффлс, например, если помнишь, был джентльменом-грабителем и жил вполне неплохо. Или, может быть, он кого-то шантажирует?
– Господи, Рори, ну что ты такое говоришь!
– Выгодное занятие, насколько я знаю. Присмотришь себе какого-нибудь богача, проведаешь его гнусные тайны и шлешь ему письмо, что, мол, тебе все известно и пусть он положит десять тысяч фунтов мелкими купюрами под столб на второй миле Лондонского шоссе. Потратишь эти десять тысяч, берешь с него еще столько же. Сумма со временем возрастает, и вот тебе разгадка всех этих дворецких, горничных и так далее.
– Если ты будешь меньше плести чушь и перенесешь наверх больше чемоданов, мир станет значительно лучше.
Рори подумал и понял, что от него требуется.
– Ты хочешь, чтобы я перенес чемоданы наверх?
– Вот именно.
– Будет исполнено. Девиз «Харриджа»: «Сервис».
Снова зазвонил телефон. Рори возвратился и поднял трубку.
– Алло? – Он вздрогнул. – Кто-кто? Господи ты боже мой! Хорошо. Его сейчас нет, но я передам. – Он положил трубку. На лице у него появилось ответственное выражение. – Мук, – проговорил он торжественно, – может быть, впредь ты будешь серьезнее относиться к моим словам и перестанешь отмахиваться и высмеивать мои теории. Звонили из полиции.
– Из полиции?
– Хотели поговорить с Биллом.
– О чем?
– Не сказали. Не полагается, ты что, не понимаешь? Запрещено законом о государственной тайне и прочих таких вещах. Но круг смыкается, старушка. Его уже обложили со всех сторон.
– А может, они просто хотят, чтобы он приехал раздавать призы участникам какого-нибудь полицейского состязания?
– Сомневаюсь. Но ты, конечно, можешь придерживаться этой версии, если тебе так легче. Значит, ты говоришь, отнести чемоданы наверх? Будет исполнено незамедлительно. Пошли, ты будешь меня вдохновлять словом и жестом.
Они ушли, и какое-то время тишину летнего вечера нарушал только доносившийся с лестницы глухой стук восхождения покорного мужа с тяжелыми чемоданами в обеих руках. Потом замер и он, и сонное безмолвие снова воцарилось в Рочестер-Эбби. Но вот сначала тихий, издалека, затем все громче, ближе стал слышен шум автомобильного мотора. После того как он, усилившись, оборвался, через стеклянную дверь из сада вошел молодой человек. Ввалился на подкашивающихся ногах, учащенно дыша, подобно загнанной лани, которая желает к потокам воды. Вынув дрожащими руками из кармана портсигар, вошедший закурил; видно было, что его одолевают тягостные мысли.
Впрочем, мысли – это условно говоря. Потому что Вильям, девятый граф Рочестер, который, бесспорно, был очень мил, и все, кто его знал, относились к нему с искренней симпатией, никак не мог считаться мыслителем. Еще в его детские годы близкими было замечено, что, хотя он имеет золотое сердце, маленьких серых клеточек у него в мозгу явный недобор, так что, согласно общему мнению, кому бы ни досталась следующая Нобелевская премия, это будет не Билл Ростер. В «Клубе трутней», членом которого он заделался сразу по окончании школы, его по части интеллекта ставили где-то между Фредди Уидженом и Понго Туислтоном, то есть на одно из самых последних мест. Более того, некоторые утверждали, что в умственном развитии он отстает даже от дубины Фодеринг-Фиппса.
Зато следует отметить, что Билл, как все в их роду, был исключительно хорош собой, – хотя те, кто так считал, возможно, изменили бы свое мнение, если бы увидели его в данную минуту. Ибо мало того, что на нем был пиджак в крупную пеструю клетку, с раздутыми мешковатыми карманами и галстук вырви глаз – расцвеченный голубыми подковами на малиновом фоне, но вдобавок еще левый глаз закрывала большая черная нашлепка, а над верхней губой нависали пышные рыжие усы, напоминающие швабру без палки. В мире бритых лиц, в котором мы живем, не часто встретишь у человека такую почти тропическую растительность; да и не особенно хочется, по правде говоря.
Черная нашлепка и рыжие усищи – это дурно, но что девятый граф все же еще способен к раскаянию, было видно из того, как он подпрыгнул, точно балетный танцор, когда, прохаживаясь по комнате, случайно заметил в старинном зеркале свое отражение.
– Боже милостивый! – воскликнул он, отшатнувшись.
Дрожащими пальцами он снял с глаза нашлепку, сунул в карман, сорвал с губы злокачественную растительность и, изогнувшись, вылез из клетчатого пиджака. После этого он подошел к окну, высунул голову наружу и сдавленным, заговорщицким голосом позвал:
– Дживс!
Ответа не последовало.
– Эй, Дживс, где вы?
Снова тишина.
Билл свистнул. Свистнул еще раз. Так он стоял на пороге между комнатой и террасой и свистел, когда дверь сзади него отворилась и показалась величавая фигура.
Человек, вошедший или, правильнее будет сказать, вступивший в комнату, был высок, темноволос и важен. Это мог быть иностранный посол из приличной семьи или нестарый первосвященник какой-нибудь утонченной, солидной религии. В глазах его светился ум, правильные черты лица выражали феодальную верность и готовность к услугам. Словом, это был типичный джентльмен, слуга джентльмена, с высоко развитыми благодаря рыбной диете мозгами, которые он теперь был рад почтительно предоставить в распоряжение молодого господина. Он держал переброшенный через руку пиджак в спокойных тонах и консервативной расцветки галстук.